Антуан де Сент Экзюпери: Принц маленькой планеты

Больной, переломанный, переживший множество аварий, он снова рвался в небо. И лишь там становился самим собой. Любовался видами, открывавшимися внизу, мечтал, фантазировал...

Нашим предкам Земля казалась ог­ромной. Но самолеты, оторвавши­еся от материнской поверхности, превратили ее в маленький ша­рик. А самый, наверное, роман­тичный пилот Земли не уставал напоми­нать ее жителям о таких простых ве­щах, чуть не позабытых на изломе страшного XX века, как тепло, доброта, сочувствие, сердечная боль...

В ту ночь ему снились величественные громады Центрально-Американских Кор­дильер, покрытых сплошным ковром тропических джунглей, над которыми местами курились вершины непотухших вулканов. Словно силы ада, рвущиеся из преисподней, вздыбили эту землю, а си­лы рая любовно укутали ее в зеленый на­ряд тропиков. Он вновь ощутил восторг человека, которому посчастливилось уви­деть этот край с высоты, почти недоступ­ной даже для птиц.

А потом ему пришлось заново пере­жить тот ужас, который он испытал тог­да, в небе Гватемалы, осознав, что само­лет падает, земля неотвратимо прибли­жается и нет никаких шансов на спасе­ние.   Рвущийся   из   глубин   души   крик заставил его проснуться. Внезапно, сра­зу... Сердце гулко билось, по щеке текла слеза. Это он сам кричал.

Он машинально взглянул на подсве­ченные календарь и часы. 30 июля 1944 года. Два часа ночи. Да, глубокая ночь — тревожное время, особенно в период полнолуния. В голову лезут непрошеные воспоминания — об авариях, катастро­фах, больничных койках. Чего-чего, а этого в его жизни было в избытке.

А ведь он еще далеко не старик. Всего лишь ровесник этого странного, самого, наверное, противоречивого века. Родил­ся посреди 1900 года — 20 июня. Фами­лия изысканная, старинная, аристокра­тическая. И родовой замок, само собой. Старинный, с высокой башней, рыцар­скими латами, драгоценными гобелена­ми, набором всевозможных легенд, то душещипательных, то суровых.

Он улыбнулся, вспомнив, с какой гор­достью отец рассказывал о том, что яв­ляется потомком рыцарей. Что, впро­чем, не мешало ему работать страховым инспектором. Ничего не попишешь, аристократическое происхождение еще не гарантия от финансовых проблем... Впрочем, сам Тонио (так называли его домашние) не собирался становиться офисной крысой, превращаться в при­лизанного пунктуального клерка или за­дерганного коммивояжера. Да, нынче не время рыцарей. Говорят, на земле нет места романтике.

А в небе? Нужно стремиться к невоз­можному, нужно обнимать необъятное. Иначе зачем вообще жить? Вырастая, дети летают во сне. Но только самые на­стойчивые из них начинают летать по-настоящему, став взрослыми.

Впервые мальчик прикоснулся к небу в 12 лет. Известный летчик Габриель Вроблевский прокатил его на своем примитивном (1912 год) моноплане. Сам Вроблевский вскоре погиб (век пер­вых пилотов был недолог). Но Тонио был уже отравлен небом. И в 1921 году он добровольно пошел служить в авиа­ционную часть в Страсбурге. Стал лей­тенантом французской армии.

И вскоре — первая авария, произошед­шая во время испытания нового самоле­та. Здорово ему досталось — несколько месяцев провалялся в больнице. Но этот щелчок судьбы был не единственным. За время болезни его невеста — Лу­иза де Вильморен — успела выскочить замуж за какого-то торговца, который увез ее в Соединенные Штаты... А это уже двойная катастрофа для молодого человека. Ведь Луиза казалась ему идеа­лом женщины, женственности.

Впрочем, может, оно и к лучшему?.. Антуан качнул головой. Нет, это он сей­час такой умный, а тогда ему так не ка­залось. Приходилось начинать жизнь с нуля — ни жены, ни авиации. И вспоми­нать не хочется все эти съемные кварти­ры, обеды в скромных забегаловках (где вместо крольчатины могли накормить и хорошо приготовленной кошатиной), провал на экзаменах в Морскую акаде­мию, отчаянные попытки заняться ар­хитектурой, коммивояжерские мотания по медвежьим углам, случайные романы с пассиями, на которых по утрам порой было страшно смотреть.

Закончилось все тем, что он вернулся к небу. Судьба, от которой не убежишь. В 1926 году Антуан стал пилотом компа­нии "Лакоэтер". Его "поставили" на поч­товую линию, связывавшую Францию с Африкой. А на следующий год он стал начальником промежуточного аэродро­ма, расположенного в районе мыса Джуби (Северо-Западная Африка). Тут, в ме­стах, где воды бескрайней Атлантики смыкаются с бескрайними же барханами Сахары, продолжилась закалка его харак­тера (многих выходцев из Европы эти места просто ломали и перемалывали).

Он как сейчас помнит худые руки по­луголых, почти дочерна сожженных солнцем арабских детей, судорожно сжимающих пустые банки: "Дай попить! Дай!" В глазах — смесь тоски и жадности, с которой дети бедных восточных стран просят "бакшиш". Но здесь глав­ный "бакшиш" и лакомство — вода... Пу­стыня — страшное место. Какие тучи пе­ска поднимаются в воздух от движения лопастей пропеллера! Будто марево — грязно-серый туман, застилающий даже солнце! Это только щедрые на сравне­ния журналисты говорят, что пустыня — море песка. Ничего похожего. И песок пустыни совсем не похож на пляжный песок. Это мельчайшая пыль. Против­ная, вездесущая. Она скрипит на зубах, забивается под одежду, между страниц книг и журналов, тонким слоем покры­вает пол и постели в жилищах... А еще песок умеет петь. И тому, кто слышал, трудно забыть "пение" барханов — злове­щую мелодию пустыни, предшествую­щую сокрушительным песчаным бурям. Рядом же вода, очень много воды, Ат­лантический бассейн. Но, увы, эта соле­ная вода непригодна ни для орошения, ни для питья. Поэтому в тех редких, очень редких, местах, где есть колодцы, разбиты палатки мавров. Вокруг бродит тощий скот, выискивающий травинки. В этом раскаленном аду еще и рабство есть. Местные вожди любят повоевать друг с другом за десяток коз или рабов. Однажды прекраснодушные француз­ские летчики (в том числе и он, конечно же) за свои личные деньги, вскладчину, выкупили раба-марокканца. Но сколько других рабов осталось. Так мало добра среди моря зла. Только разве было бы лучше, если бы и этот один, живой, кон­кретный человек страдал дальше?..

Как и многие другие французы, он пы­тался разводить в пустыне газелей. Их держали в загородках под открытым не­бом, потому что газелям нужен свежий воздух. Они вообще — самое хрупкое, что есть на свете. Если их изловить сов­сем маленькими, они живут в неволе и кормятся из ваших рук. Дают себя погла­дить, тычутся влажными мордочками в вашу ладонь. Вы думаете, что приручи­ли их, прогнали ту печаль, от которой тихо гаснут в неволе многие дикие жи­вотные... Но приходит день, когда вы застаете их упершимися рожками в из­городь. Их магнитом влечет в пустыню. Они порой так и стоят, упершись, пока не умрут. Они не живут без пустыни. А без чего не можем жить мы?..

Он вздохнул. Тогда на краю пустыни он попробовал свои силы в литературе. В 1929 году была опубликована его по­весть "Южный почтовый". Многим это показалось чудом. Технарь, летчик с почтовой линии на краю ойкумены вышел на большую литературную сцену. Впрочем, ремесло писателя не застави­ло его отказаться от самоощущения лет­чика. Хотя... Черт возьми, если копнуть глубже, о литературе он всегда, с детст­ва еще, мечтал не меньше, чем о небе.

В четыре с половиной года Тонио на­шел на дне старого сундука брошюру по виноделию. Ее смысл был совершенно недоступен его пониманию, но он про­чел ее всю, от корки до корки, получая радость от самого процесса прочитывания каждого слова. Первая книжка! А второй стал сборник Ганса Христиана Андерсена. Вот ее он полюбил по-на­стоящему, осмысленно. Потом открыл для себя Жюля Верна. Тогда ему было уже около десяти. "Черная Индия", од­на из наименее известных книг знаме­нитого фантаста (ныне считающаяся скучноватой), ослепила его блеском ве­личия и тайны.

Он не очень любил классические "се­рьезные" романы. Разве что Бальзак. И особенно — "Отец Горио". Но в 15 лет Антуан наткнулся на Достоевского. И это стало для него настоящим открове­нием. Он сразу почувствовал, что при­коснулся к чему-то огромному, бескрай­нему. И бросился читать все, что напи­сал этот автор. А в 16 лет он открыл для себя поэзию...

В 1931 году вышла новая его книга "Ночной полет". Мир понемногу откры­вает для себя писателя Сент-Экзюпери, а летчик Сент-Экзюпери продолжает бо­роздить небо на несовершенных тогда еще машинах. В середине 30-х он рабо­тает чиновником по особым поручени­ям "Эр Франс" в Азии. Под ним — гигант­ская территория, населенная массой народов и племен (зачастую малоизучен­ных). Было большое количество аварий­ных посадок. Достаточно вспомнить пу­тешествие в Камбоджу, закончившееся приводнением в затопленных джунглях, кишащих змеями.

А в мае 1936 года он приехал в СССР. И здесь тоже чудом избежал гибели. В Советском Союзе тогда испытывали только-только построенный восьмимоторный самолет AHT-20 "Максим Горь­кий". Этот гигант имел просторные са­лоны для пассажиров, внутреннюю те­лефонную связь, множество техничес­ких новшеств, невиданных в авиации. Ну как Антуан мог пройти мимо такой новинки — не "попробовать на зуб"? И ему пошли навстречу. В порядке исклю­чения (большевики умели делать себе рекламу, ублажая известных иностран­цев) допустили к управлению самоле­том, "дали порулить". Но чуть ли не на следующий день, во время авиапарада, "Максим Горький" погиб, задетый не­большим самолетом сопровождения. На борту было много людей.

"Известия" тогда опубликовали его ста­тью "О движущей силе". Летчик и писа­тель, глубоко потрясенный произошед­шим, искренне сочувствовал погибшим. И в конце выразил уверенность, что страна и люди, создавшие такой само­лет, "сумеют вызвать к жизни еще более изумительные корабли — чудеса техни­ки". (При желании здесь можно увидеть пророчествование насчет наших косми­ческих достижений.)

Кстати, его жена — Консуэло — тогда ду­мала, что он погиб. Она не находила се­бе места, металась по комнате, с трудом сдерживаясь, чтобы не сорваться в исте­рику. Она успокоилась, лишь когда он по­звонил из Москвы, сказал, что жив, здо­ров. Она разрыдалась прямо в трубку...

Да, Консуэло... Они так странно позна­комились. По сути, совершенно случайно. В Буэнос-Айресе, куда он в свое время был назначен техническим директором компании "Аэропоста Аргентина". В но­вой его избраннице не было ничего, что делало бы ее похожей на Луизу. Малень­кая женщина, способная превращаться в сгусток страсти. Но при этом — тон­кий человек, умеющий понять несказан­ное и увидеть в шляпе удава, прогло­тившего слона.

Про таких в селе говорят — "привора­живает", потому что иначе не могут объ­яснить, отчего мужчины так по ним сох­нут. Впрочем, почему только в селе?.. Его близкие друзья тоже приняли этот брак с недоумением. Благополучный человек выбирает богемную иностранку с друго­го континента, к тому же уже дважды по­бывавшую замужем. Ну что ж... Друзья — это, конечно, хорошо. С ними можно приятно провести время, удивить их гип­нозом (благо с детства баловался) или карточными фокусами, но в рассуждения о личной жизни их лучше не пускать.

Бедная Консуэло, ей не раз приходи­лось метаться по комнате, ожидая сооб­щений о нем. Его имя прогремело в оче­редной раз после аварийной посадки в Ливии. Ливийская пустыня — это гигант­ский безжизненный глинисто-щебеноч­ный "остров" посреди песчаной Сахары. Если всю Сахару можно сравнить с пред­дверием ада, то Ливийская пустыня — сам ад. Человек здесь "высыхает" в тече­ние одного дня. Антуан и его спутники должны были погибнуть. Но случилось чудо — трое суток подряд дул невиданно влажный для этих мест ветер с неблизко­го Средиземного моря. А на четвертые сутки полуживые люди увидели песча­ные барханы, чахлые кустики травы. Это была Сахара, тут случилось еще од­но чудо — их подобрали арабы...

Впрочем, опасности подстерегали его не только на авианиве. В 1937 году он поехал в Испанию как журналист. В стране, раздираемой гражданской вой­ной, его чуть было не расстрелял пат­руль, состоявший из анархистов. Если иные политические силы все же искали хоть какой-то повод для расправы над неугодными,   то эти ребята не знали удержу в расстреле всех подозритель­ных. А подозрительными считались все, кто непохож на них, анархистов. И в ко­торой раз его спасла мелочь, чистый случай. Улыбнувшись, он попросил поку­рить. Патрульные не пожадничали. По­сле этого расстреливать человека, с ко­торым поделились куревом, было уже как-то неудобно...

И снова воздушные катастрофы. В фе­врале 1938-го Антуан задумал совершить перелет через всю Северную и Южную Америку по маршруту Нью-Йорк — Ог­ненная Земля. Самолет потерпел ава­рию в Гватемале. Вот уж в этом случае он совсем не надеялся остаться в живых. Кома — "ощущение более чем неприят­ное" (так полушутя говорил он друзьям). К жизни возвращался медленно. Это по­хоже... Похоже... С чем бы сравнить? Будто всплываешь, поднимаешься к по­верхности окружающего мира сквозь гу­стую, вязкую массу подсознания. Он предпринимал мучительные физические и умственные усилия, но никак не мог полностью вырваться из забытья.

А однажды вдруг проснулся. Ночью. В Гватемале из-за большой высоты над уровнем моря ночи очень холодные. А с него сползли одеяла. У него было во­семь переломов, и сам он не мог дотя­нуться до покрывала. Пришлось звать сестру, просить ее... А дальше он сказал что-то непонятное. Попросил завернуть его в "несравненную ткань".

— У нас нет такой, — сказала сестра и накрыла его сползшим покрывалом.

Он вроде бы и думать забыл об этой странной просьбе. Пока однажды не по­сетил город Лион, в котором, будучи еще ребенком, прожил целый год. В од­ном районе сохранилась древняя стен­ка, оклеенная старыми-старыми афиша­ми. Прочитав их, он сразу вспомнил о Гватемале.   "Обезболивающая   ткань - несравненное средство от ран и ожо­гов!" Вот откуда взялась "несравненная ткань"! Правда, если покопаться в памя­ти, то эта же ткань и раньше "всплыва­ла" в памяти — в творчестве. В "Планете людей" он говорил своему приятелю Гийоме: "В тот же вечер я доставил тебя в Мендосу, там тебя, словно бальзам, омыла белизна простынь". Как причуд­ливо переплетаются в его жизни и твор­честве детские воспоминания.

Гийоме... Он погиб 27 ноября 1940 го­да, пилотируя гражданский самолет над Средиземным морем. Его сбил какой-то истребитель, скорее всего итальянский. Боже! Такое впечатление, что у него, Антуана, больше не осталось друзей. Навер­ное, это и есть старость. Как быстро она приходит! Умерли, ушли почти все, с кем он работал на линии Касабланка-Дакар, да и в Южной Америке тоже.

Почти не осталось людей, которым мож­но было бы сказать: "А помнишь?!.." Пус­тыня на месте друзей. А раньше он ду­мал, что такое одиночество — удел глубо­ких стариков. Но как дожить до старо­сти, когда началась такая война.

Он раньше других понял, как опасно заигрывать с нацистами. В марте 1939 года ему пришлось побывать в "третьем рейхе". Там твердо обещали встречу с Германом Герингом. Ну как же, самый знаменитый летчик Франции обязатель­но должен встретиться с асом первой мировой, ныне — шефом люфтваффе. Но, узнав о вступлении немцев в Прагу, он отказался от этого рандеву и немед­ленно покинул территорию Германии. Антуан, в отличие от наивных политика­нов, прекрасно понимал, что нельзя за­мирить агрессора.

Действительно, очень скоро началась война. Позже ее назвали "странной вой­ной". Антуан рвется в строй, он умоляет министра авиации Шансора Норбера перевести его в истребительную авиа­цию: "Я все сильнее ощущаю удушье. Бо­же милостивый, чего мы ждем?!" Но в том-то и дело, что политики чего-то ждали. А французские солдаты меж тем играли в футбол с немецкими, делились анекдотами на совместных чаепитиях. Поразительное благодушие. Франция была обречена.

Футбол и чаепития вскоре закончи­лись. По-братски поделив Польшу на Восточном фронте, немцы сосредото­чили на Западном отборные части и мощным ударом в обход "линии Мажино" сокрушили французскую оборону. Кто-то просто спасал жизнь. А Сент-Эк­зюпери угнал прямо с заводской территории в Бордо самолет, набитый под за­вязку французскими и польскими воен­ными летчиками, не желавшими сда­ваться. Даже удивительно, как несколь­ко десятков человек поместились в один небольшой самолет. Еще удивительнее, как они дотянули через все Средизем­ное море до Алжира. Впрочем, вскоре капитулировали и те французские поли­тики, что перебрались сюда.

В августе 1940 года, демобилизовав­шись из разгромленной армии, Антуан сумел навестить своих родных. Они жи­ли в неокуппированной зоне Франции, ставшей сателлитом "третьего рейха". Но он не собирался сдаваться на ми­лость победителя, тем более такого. По­видал родных — и ладно.

Дальше привычный путь многих — Португалия и пароход в Нью-Йорк. Аме­риканцы встретили его хорошо. Он жил в Нью-Йорке, на 21-м этаже дома в рай­оне знаменитого Централ-парка. Поль­зовался вниманием журналистов, много раз выступал на радиостанциях, в пре­стижных университетах, везде призы­вал американцев помочь французам в организации сопротивления.

Но... 30 января 1941 года в местной прессе появились сообщения о том, что прогерманское "правительство Виши" назначило его членом марионеточного Национального совета. Конечно, он бросился опровергать это сообщение, протестовал, возмущался, говорил, что его согласия никто не спрашивал. Увы! Нашлось множество желающих облить его грязью. Постарались и живущие во Франции сторонники генерала де Голля. Очень уж претили им сомнения Сент-Экзюпери насчет того, что их патрон может говорить от имени всего фран­цузского народа.

Началась настоящая травля. А ведь он не требовал для себя никаких благ, кро­ме одного — чтобы его допустили к бое­вым самолетам. Но американцы сказа­ли, что Экзюпери слишком стар для по­лета на "Лайтнингах". "Инструкция, сэр, только до 35 лет..."

В 1942 году вышла его книга "Воен­ный летчик". Произошедшее дальше можно назвать только идиотизмом. Книги одновременно запретили на тер­риториях,   подконтрольных вишистам и "голлистам". И те и другие усмотрели в ней преступную ересь. Только одни — антифашистскую, другие — пронацистскую, пораженческую.

Да, в те дни он еще мог верить полити­кам. Всерьез полагал, что заносчивого и властолюбивого Шарля де Голля мог бы заменить более терпимый Анри Жиро (не только терпимый, но и мужествен­ный, что он доказал, совершив побег из немецкого плена). Но, познакомившись поближе, он и в этом политике разоча­ровался. А потом американцы, не морг­нув глазом, заключили соглашение с Франсуа Дарланом, более года возглав­лявшим "правительство Виши" (заметь­те, не включенным в него без личного согласия, как было с самим Сент-Экзюпери, а возглавлявшим!). Его признали французским верховным комиссаром Северной Африки...

После этого он перестал верить в по­литике кому бы то ни было. Он хотел быть только солдатом, здесь все честно и ясно. 20 апреля 1943 года с одним из американских военно-транспортных конвоев Антуан отплыл в Северную Аф­рику. Здесь он присоединился к фран­цузской армии, возобновившей опера­ции против немецких и итальянских войск. Консуэло не могла понять его. Ее любимый будет вновь ежедневно под­вергать свою жизнь опасности? Как? За­чем? Он объяснил ей все в письме.

"Консуэло, пойми, мне сорок два. Я пе­режил кучу аварий. Теперь я не в состоя­нии даже прыгать с парашютом. Два дня из трех у меня болит печень, через день — морская болезнь. После гвате­мальского перелома у меня днем и ночью шумит в ухе. Чудовищные затруднения с деньгами. Бессонные ночи, истраченные на работу, и беспощадная тревога, из-за которой мне легче, кажется, гору сдви­нуть, чем справиться с этой работой. Я так устал, так устал! И все-таки я еду...

Это мой долг. Еду на войну. Для меня невыносимо оставаться в стороне, ког­да другие голодают; я знаю только один способ быть в ладу с собственной сове­стью: этот способ — не уклоняться от страдания. Искать страданий самому, и чем больше, тем лучше. В этом мне от­каза не будет: я ведь физически страдаю от двухкилограммовой ноши и когда встаю с кровати, и когда поднимаю с пола платок... Я иду на войну не для то­го, чтобы погибнуть. Я иду за страдани­ем, чтобы через страдание обрести связь с ближними... Я не хочу быть уби­тым, но с готовностью приму именно такой конец. Антуан".

Но в реальности все сложилось еще горше, сложнее, паскуднее. Возвраща­ясь с задания, он допустил небольшую ошибку и врезался в ограждение летно­го поля. Ссылаясь на возраст, американ­ское командование отстранило его от полетов. В дополнение ко всем бедам он споткнулся на лестнице и грохнулся, сильно ушибив копчик, сломав пятый поясничный позвонок. И это после всех предыдущих травм. Снова больничная койка, вынужденное безделье. А недруги считают его чуть ли не симулянтом и снова поминают сообщение о том, что вишисты включили его в свое прави­тельство (сверхпатриоты по-прежнему делают все, чтобы запретить его книги). Он одинок, резок, невоздержан. Близок то к самоубийству, то к тюрьме и чуть ли не расстрелу.

Наконец весной 1944 года американ­ский журналист Джон Филипс — человек с большими связями — добился зачисле­ния Сент-Экзюпери в разведывательную авиагруппу. Он снова в строю, снова во­юет. Уже освобождена Корсика, скоро дойдет черед до континентальной Фран­ции. И вот в этих условиях — в смертель­ной опасности, а не грязных мелких склоках — он снова чувствует себя спо­койным, счастливым и даже здоровым:

"Я воюю, что называется, изо всех сил. Я, вне всяких сомнений, старейшина во­енных летчиков всего мира... После воз­вращения в эскадрилью (а вернулся я ту­да чудом)   я испытал все,   что только возможно. Аварию, обморок из-за неис­правности в системе подачи кислорода, погоню истребителей, а однажды в воз­духе у меня загорелся мотор... Я здоров как плотник. Это единственное мое уте­шение! И еще те долгие часы, когда я совсем один лечу над Францией и фото­графирую ее. Все это странно. Здесь я вдали от извержений ненависти, но все-таки, несмотря на благородство товари­щей по эскадрилье, что-то в этом есть от нищеты человеческой. Мне совершенно не с кем поговорить... Если меня собьют, я ни о чем не буду жалеть. Меня ужасает грядущий муравейник. Ненавижу добро­детель роботов. Я был создан, чтобы стать садовником. Обнимаю вас. Сент-Экс".

"Грядущий муравейник", "доброде­тель роботов" — подумать только, воюя с тоталитаризмом, как точно при этом Эк­зюпери предвидел главные недостатки будущего демократического общества, внешне благополучного, но имеющего свои червоточины.

Он посмотрел на часы — полтретьего ночи. Потом взглянул на календарь. По­жалуй, нужно поменять день, ведь уже наступило 31 июля. И обязательно нуж­но поспать, завтра — вылет...

В этот день, 31 июля 1944 года, он не вернулся на аэродром. Долгие годы ни­кто не знал, что с ним случилось.

Лишь много десятилетий спустя, 7 сен­тября 1998 года, рыбаки с судна "Гори­зонт" случайно выловили тралом цепоч­ку-браслет с надписью Antoine de Saint-Exupery (Consuelo) — с/о Reynal and Hitchcock Inc. — 386 4th Ave N.Y.City — USA. To есть надпись указывала имя вла­дельца, имя жены и адрес нью-йоркско­го издателя "Маленького принца". Мес­то пометили на карте и начали исследо­вать. В мае 2000 года ныряльщик Люк Ванрель нашел на 70-метровой глубине обломки самолета, возможно, того само­го, на котором летел писатель. И, наконец, в 2003 году фрагменты самолета бы­ли подняты на поверхность. Сличив номера с американскими военными ар­хивами, установили, что это действи­тельно тот Lockheed Lightning P-38, ко­торым управлял Сент-Экс.